Русская военная проза всегда была неделимой частью великой русской литературы и подарила миру шедевры художественного слова о человеке на войне, о его мужестве, подвиге и благородстве с одной стороны, и – предательстве и трусости с другой. Как любят шутить многие российские писатели, - «шинелька натурально к шкуре приросла, стала чуть не плотью русского художника».
Моё поколение не просто выросло, а воспитывалось и школой, и обществом на военной прозе соцреализма, где Великая Отечественная Война 1941-1945, война против фашисткой идеологии представала как праведная, героическая, за победу в которой советский народ заплатил непомерную цену, настрадавшись сверх всякой меры.
Такие произведения как «В окопах Сталинграда» Виктора Некрасова , «Звезда» Эммануила Казакевича, «Горячий снег» Юрия Бондарева, «Момент истины» Владимира Богомолова, «А, зори здесь тихие» Бориса Васильева, «Судьба человека» Михаила Шолохова и других известных авторов-фронтовиков, допущенные советской официальной цензурой, - были достоверны, талантливы, показывали войну со всей её бесчеловечностью и жестокостью, честно рассказывали о фронтовиках, мучимых войною, но сохранивших свое человеческое лицо даже в невозможной ситуации и - что главное, - осознанно выполняющих свой долг солдата и человека, несущего свой крест, веря в будущее, в человека - в то, что жизнь продолжится, что после мучений и крови восторжествуют все же добро и сострадательность, а не зло и разрушенье.
И мы, читая всё это, смотря советские фильмы про нашу первую реальную войну, в которой участвовали виртуально, через восприёмство истории от наших дедов и отцов, словно готовили себя морально и к «другой военной прозе» про ту же Великую Отечественную, равно как и ко второй войне моего поколения в Афганистане.
В 80-е годы появились произведения с другим изображением войны и ветеранов писателей – фронтовиков, и писателей, не воевавших на фронте, но знавших войну. Историческая дистанция позволила им написать произведения уже о «внутренней» трагедии той войны. В рассказе отсидевшего более двадцати лет в лагере Варлама Шаламова "Последний бой майора Пугачёва" мы читаем о том, как выжив на войне, в плену, что в понимании обычного человека - воинский подвиг, человек приговаривается к смерти. Двенадцать человек - майор, солдаты, лётчик, бегут уже из лагеря на собственной родине, чтобы умереть свободными, принимая неравный, неизбежный и обречённый бой с такими же русскими солдатами, превращенными приказом и страхом в карателей.
Роман «Прокляты и убиты» Виктора Петровича Астафьева, высоко оцененный не только литературной критикой, но и отмеченный правительственными наградами ( Госпремия РФ 1995 в области литературы), - не был принят многими другими писателями-фронтовиками, развёл в конце жизни в разные стороны Астафьева и его друзей-фронтовиков.
А мы, молодёжь 80-х , не имея морального права на какие-либо комментарии, читали «Генерал и его армия» Георгия Владимова о генерале Власове, поздние рассказы Василя Быкова о жестокости партизан и советских солдат по отношению к местному населению, и, уходя выполнять интернациональный долг в Афганистане, по-новому постигали уроки прошлого и осозновали своё настоящее.
И решали для себя задачу, как выжить человеку, оставаясь человеком, не просто на войне, а на войне на сломе эпохи, плавно приведшей моё поколение из второй войны к третьей войне 90-х.
Как понять, переварить и пропустить через себя резню армян в Азербайджане, как понять, почему мощная и сильная армия не получает приказа защитить своё же мирное население от погромщиков и бандитов и в то же поступает бесчеловечный приказ на этнические чистки в Геташене?
Всегда интересен и полезен взгляд со стороны, но изображение Карабахской войны в современной русской военной прозе представляет огромный интерес ещё и потому, что русская военная проза, в отличие от индивидуалистическо-депрессивной и отрешённой от глобальных вопросов западноевропейской, всегда была частью духа русской литературы в едином историческом сцеплении с жизнью народа и через духовно-нравственные и религиозные аспекты творчества писателей выражала настроения всего российского общества по тому или иному геополитическому вопросу.
Прозу Вячеслава Миронова, Юрия Гирченко и Ми Суонга можно рассматривать как свидетельства очевидцев, своеобразный исторический документ, «взгляд с противоположной стороны», дающий ответы на многие вопросы. В том числе и на такие вопросы: а какие наши противники в быту, какие у них взаимоотношения между собой, как они учатся воевать? Ниже приведена цитата из рассказа Ми Суонга «Планета любви» ( книга «Мы из «Artofwar», издательство «Андреевский флаг», 2003)

« Чёртовы националы... Воевать ни хрена и не умеют, и не хотят. А ведь ихняя же земля, чёрт бы её побрал... что с них взять, если они от звука трактора тогда разбежались, "танки" кричат, "танки"... а это просто мы в селе брошенный ДТ-75 нашли, из бетонных блоков ДОТ сделать... собирали их потом по всем кустикам... вояки... но хоть толпа вокруг была... а сейчас одни. И всего-то нас... Чёрт с ним... пробьёмся... Ждать нечего. Эти вояки засратые, пехота национальная, обратно уже не вернутся, для этого за ними следом надо идти, да ещё и под ноги из калаша, чтоб обратно не побежали... точно как заградотряд... а вот некому... мы здесь. Вот только до обеда дотянуть... Эти как пообедают, ленивые становятся... прорвёмся... Чёрт... хорошо хоть из самодельного Града бьют... ошибка плюс-минус пять километров... снайпера, блин... а ведь придумали же, черти. Ладно... что унывать... выйдем. Не можем не выйти. Хоть бы самому в это поверить...

Всё в порядке, Серёга, ты здесь... мы с тобой... вышли всё-таки... терпи, бача, до своих чуть-чуть... Чёрт бы побрал этот Град самодельный... прямо в твою
машину... живой, главное... потерпи, братишка... скоро... уже скоро... Здесь ты, здесь, с нами...»

Под псевдонимом Ми Суонг скрывается реальный человек, бывший советский капитан, ушедший добровольцем в азербайджанскую армию. «Чёртовы националы» - это он про них, а вот «из самодельного Града бьют... ошибка плюс-минус пять километров... снайпера, блин... а ведь придумали же, черти» - это про нас, армян. Подлинная фамилия автора не публикается в открытой печати - на это есть веские причины. «Достоверность источника» от этого абсолютно не уменьшается и гарантирована редакторами сайта Artofwar, где публикуется творчество ветеранов войн и где нет случайных людей.
Как капитан СА оказался в азербайджанской армии?

«Развал в разгаре. Обида на всех и вся. Чёрт, сказали бы честно - ну не нужны вы нам... и пошли бы мы на все четыре стороны... а так... получается сокращение армии за счёт естественной убыли личного состава. Рабочий день окончен, но домой идти не хочется. Стыдно переступать порог. Сын опять про "Сниккерс" спросит. Жена, правда, ничего спрашивать не будет, молчит, но я ведь всё понимаю.... Пустым холодильником семью не накормить. А куда... из армии не выпускают, в ней не платят. Злоба душит... на всё... на забывшую нас страну, на себя, выбравшего "героическую профессию", на власть, продавшую и нас и страну... злоба... не выплеснуть бы... и так...
...
Встреча на бакинской улице... Братишка, здорово! Сколько лет прошло... а помнишь училище? Ты что ж, не бреешься? А... национальная мода... понимаю... Да ничего, нормально... Какие там дела, нормально... нет, платят. Недавно вот за март заплатили... Ну и что, что сейчас уже декабрь... а мы вот живём прошлым. Правда, кушать хочется в настоящем... Заработать? Спрашиваешь! А как? Адрес части, где меня можно найти? Пожалуйста! Ну всё... пока!"
-"Товарищ гвардии капитан! Вас начальник штаба вызывает!" ... В воскресенье? Да что случилось-то...
Так точно, товарищ гвардии полковник... был разговор...
... а платить кто? Они? Ясно... а сколько? Сколько?! Это за...? Месяц?! Плюс за каждый день боевых, плюс за каждую операцию в отдельности, плюс за каждый сбитый... плюс за каждое ух... что? А... уничтоженного солдата противника... понял... всё ясно... конечно! Когда?

"Слышь, майор, поздравляю! Здорово, правда? Там звания идут, здесь бабки... живём, короче...»

Вот так и оказался гвардии капитан ...
Нет, не всё так просто было для него, как кажется на первый взгляд. И под этим поверхностно-лёгким «живём, короче» скрывается отчаяние загнанного в тупик офицера, старавшегося преданно служить своей родине .

« Первый рапорт в Афган, всеми правдами и неправдами дошедший до комдива... тихий шелест разрываемого бумажного листа... "Не пущу я тебя в Афган, лейтенант, ну не пущу и всё. Рапорта писать будешь? Да пиши хоть до второго потопа..." - рука комдива нажимает кнопку селектора - " (адъютанту в приёмной) - Так, принеси-ка мне для лейтенанта пару пачек стандартной бумаги... да и ручек штук десять! (мне) - Пиши, лейтенант, кончатся ручки, позвони мне, я тебе ещё пришлю. А ещё банку с красной краской подарю! Зачем? Сынок, а затем, что когда помру, придешь на мою могилку и красной краской на ней напишешь, мол, спасибо вам от меня, дурака, что благодаря Вам в живых остался! Понял? Иди, сынок, пиши!"
Эх комдив, комдив... знал бы ты тогда, что пойдёт совсем немного времени, и Афган придёт сюда сам, горящими машинами, стреляющими горами и ребятами, гибнущими во имя... только это уже будут наши горы...»
(Ми Суонг, рассказ «Ну, что, капитан, давай?»)
Разумеется, есть проблема нравственного выбора, и героя автобиографических рассказов Ми Суонга, поступившегося в борьбе за выживание своими представлениями о чести и достоинстве офицера, не оставляют мучительные раздумья после:

«Грязь... Она всюду... Липкая жирная грязь, лезущая в шнуровку берцов, залезающая за воротник, ослепляющая глаза, выжигающая душу...» ( рассказ «Грязь», Ми Суонг)

Проблема нравственного выбора в борьбе за выживание в брошенных высоким командованием на произвол судьбы воинских частях посреди полыхающих межнациональных пожаров встаёт и перед героями Юрия Гирченко - автора воспоминаний и нескольких художественных рассказов о Карабахской войне.
Он с сентября 1989 года по август 1992 года служил в Отдельном инженерно-саперном батальоне в приграничном районе Азербайджанской ССР с НКАО. Сейчас Юрий в отставке, живёт с семьёй в Киеве.
Два его произведения "В союзе все спокойно... Хроника мирной жизни отдельной воинской части" и "Армия Государства, которого нет..." опубликованы в книге «Мы были на этих войнах». Свидетельства участников событий 1989-2000 годов. - СПб.: ООО "Издательство журнала "Звезда", 2003. - 320 с., твердая обложка. ISBN 5-94214-056-1

Для его произведений характерна точность датировки событий, их географическая и топографическая привязка.
Но более всего поражает и восхищает широта мышления автора. В ткань повествования о тяжёлым быте офицеров «забытой части», решающих насущные проблемы как накормить солдат и свои семьи в перерывах между нападениями вооружённых «кардашей» на склады с вооружением, органично введена историческая составляющая, где Гирченко очень компетентно и точно рассказывает о событиях регионального масштаба.
Этой компетентности могли бы позавидовать многие государственные деятели, пишущие сейчас мемуары.
Чередование точных исторических комментариев с рассказами о конкретных людях: солдатах, местных прапорщиках, диверсантах - боевиках с обеих сторон создаёт ощущение масштабности и панорамности отображения тех событий в едином историческом контексте, где автор выступает не как сторонний и честный наблюдатель-летописец, а как пропустивший через своё большое неравнодушное сердце участник событий.
Это - цитата из "В союзе все спокойно... Хроника мирной жизни отдельной воинской части" - о резне армян в Агдаме на глазах у несущих службу сапёрного батальона и отряда внутренних войск СССР.

«1990 год. Январь.
...в Агдаме это была настоящая резня. За одну ночь бойцы Народного фронта Азербайджана вырезали всех армян в городе. На следующий день я своими глазами видел десятки трупов, которые увозили солдаты ВВ ( внутренних войск - прим. Е.А, - увешанных оружием, призванных защищать мирных жителей, но по сути выполнявших в Агдаме только функции похоронной команды) - из города. Позже все это мы так и назвали - "резня по дереву", в смысле - "чурка" "чурку" режет.»

О внутренних войсках Гирченко говорит и в рассказе "Армия Государства, которого нет..."

«До августовских событий 1991 года в НКАО находились Внутренние Войска
Министерства Внутренних Дел СССР, пытаясь поддерживать порядок.»

Во время существования СССР, как мы видели сами и теперь читаем у очевидца событий, эти попытки фактически сводились лишь к уборке улиц азербайджанских городов от трупов армян.

«Но после того как перестал существовать Союз Советских Социалистических Республик, внутренние войска оказались в непонятном положении. Раз они войска внутренние, то они должны выполнять свои функции внутри Государства.
Вопрос - какого Государства?..
Вот поэтому в конце 1991 года Внутренние Войска МВД СССР были выведены в места своей постоянной дислокации.
ОМОН МВД Азербайджана, который был создан в 1990 году для борьбы с бандитскими группами, но фактически занимавшийся депортацией армянского населения с территории Нагорно-Карабахской автономной области, прекратил проводить операции по депортации армян. А раньше это производилось систематически. И делалось все на основании Законодательных Актов Правительства СССР.»

На этом месте я бы хотела остановиться поподробнее. Гирченко очень чётко проводит грань между межнациональными «потасовками на деревенском уровне», когда преобладающее население одной национальности выгоняет другое с обеих сторон, и уровнем, когда государство своими законодательными актами уполномачивает Отряды Милиции Особого Назначения проводить этнические чистки армян в Карабахе, организовывать массовые убийства своих армянских граждан в Агдаме при полном попустительсте Внутренних Войск СССР.

« А сейчас скажите, о какой депортации армян может идти речь, если этот ''доблестный'' ОМОН уже не сможет ''спрятаться за спины'' внутренних войск? Внутренних войск нет, но уже есть Национальная Освободительная Армия Нагорного Карабаха.
И эта Армия вооружалась и становилась сильнее с каждым днем...»

Вот, вот это - главный вывод и главный урок нам и нашим потомкам, вот где была главная беда наших предков, полагавшихся на защиту своих домов «чужими» армиями, и где кроились причины трагедии Сумгаита в 1988 и Баку в 1990.

Но можно сделать другой, менее эмоциональный, но закономерный вывод о том, что Национальная Освободительная Армия Нагорного Карабаха стала по мере своего усиления и противодействия азербайджанскому ОМОНу гарантом защиты населения Карабаха. Именно к такому заключению приходим, читая описание событий в Ходжаллы в Главе седьмой, названной «Безумие»:

«Командир второго батальона, почти все офицеры, а так же все прапорщики в батальоне были армянами. В эту ночь они собрали всех солдат армян в полку, а так же несколько добровольцев других национальностей, и по предварительной договоренности с руководителями Национально-освободительной Армии Арцаха приступили к совместному штурму Ходжалы.

В 23.00 начался двухчасовой массированный артобстрел города из танков, БМП, БТР и модифицированных установок ''Алазань''. Затем с часа ночи до четырех часов утра армянские вооруженные отряды начали наступление на город. Солдаты 366-го полка при этом в город не входили.
Сопротивление гарнизона Ходжалы было быстро сломлено. К пяти часам утра в городе вспыхнул большой пожар. Горел почти весь город...
Еще до начала артобстрела армяне кричали в громкоговорители, установленные на БТР, о том, что создан ''свободный коридор'' для выхода населения из Ходжалы в сторону Агдама. Армяне предупредили, что выпускать будут только невооруженных людей. И вскоре после начала штурма часть населения стала покидать город, пытаясь уйти в направлении Агдама. В некоторых группах бегущих находились азербайджанские омоновцы и просто вооруженные люди из гарнизона города. Эти вооруженные джигиты, увидев армянские заставы, открыли по ним огонь... Армяне ответили тем же. Количество жертв росло...
Азербайджанцы из Агдама предприняли попытку вооруженного прорыва по направлению ''свободного коридора''. В этом прорыве по своей инициативе принимали участие несколько прапорщиков из нашего саперного батальона. Двое из них погибло. Погиб там же и наш участковый, старший лейтенант милиции Вагиф Искендеров.
В момент, когда армянские заставы отбивали эту атаку, к ним в тыл подошли первые группы беженцев из Ходжалы. Среди этих групп были омоновцы. Они открыли огонь по заставе... В результате чего один пост этой заставы был полностью уничтожен. Но был второй пост, о существовании которого азербайджанцы не подозревали.»

Исключительно по вине азербайджанских омоновцев ситуация вышла из-под контроля, пострадали мирные люди.
А вот Национальная Освободительная Армия Нагорного Карабаха, в полном соответствии со своим названием Освободительная, хотела спасти мирное население.

Ни Гирченко, ни автор этой статьи не берут на себя право судить и «выдавать итоговые оценки». Говорить об этом тяжело, и самое время обратиться к опыту наших дедов и отцов, прошедших через те же коллизии во время Великой Отечественной, видевших и совершавших и Освобождение, и Карательство.
Хотелось бы в этом контексте упомянуть небольшой рассказ Гирченко «Оранжевый борт», написанный на основе реальных событий. Полетев по заданию на вертолёте в подвергнувшееся нападению азербайджанское село, группа спецназа
успевает схватить нападавших и с удивлением обнаруживает, что они все – азербайджанцы.

« -- Объясни, почему ты, азербайджанец, у своих же азербайджанцев дома поджигаешь? - недоуменно спросил старший лейтенант.
-- Они не азербайджанцы, - ответил джигит.
-- Как так?
-- Они не азербайджанцы! - повторил боевик, и добавил: - Они еразы!
-- Что значит еразы? - не понял старший лейтенант.
-- Они ереванские азербайджанцы. Они из Армении приехали, а должны были оставаться на месте и там с армянами воевать!
-- Значит, по-твоему, еразы не имеют права здесь жить? - уточнил прапорщик.
-- Они предатели!
После этих слов, на какое-то время в разговоре наступила пауза. Паузу нарушил голос старшего лейтенанта:
-- Ладно, всё! Пусть им занимаются те, кому положено.
И опять наступила тишина. Слышен был только гул вертолётных двигателей... Бойцы думали о том, что вот и закончен ещё один день этого ''дурдома''. А завтра...
А завтра будет новый день.»

Только Время расставляет всё по своим местам. Время и правдивое, честное изображение войны, что особенно характерно для современной русской прозы, не скованной ни идеологическими, ни какими-либо иными рамками, направленной на то, чтобы вывести человека из тьмы и крови. И это достигается за счёт того, что авторы, показывая, как на «не их» войне разворачиваются драматические человеческие судьбы, когда от поступка человека зависит его жизнь или смерть, опираются на свой опыт и не отстраняются ни от своих героев, ни от читателей, ни от нравственных критериев.
Одна ситуация практически один к одному повторяется у всех трёх авторов – это, когда офицера СА боевики пытались склонить воевать на их стороне.
Как было в случае с Ми Суонгом, - мы уже знаем. Он практически добровольно, без принуждения пошёл воевать на стороне азербайджанцев.
Гирченко описывает, как некоторые офицеры его части соглашались за большие деньги «пострелять с БМП» на деревни - как азербайджанские, так и армянские. «Нормальные», как выражается сам автор, офицеры в этом не участвовали, даже пытались как-то этому противостоять.
Пример подлинного мужества и офицерской чести продемонстрирован в эпизоде бандитского захвата комбата части в произведении «Армия Государства, которого нет»:

« Затем комбата затащили в дом и начали бить. Продолжалось это недолго. После чего у комбата потребовали сдать все имеющееся в батальоне оружие, технику и имущество им, представителям Национальной Армии Азербайджана.
Комбат послал этих представителей на..., я надеюсь, понятно, куда.
Кардаши продолжили избиение подполковника. А потом один из них взял нож, и отрезал комбату мочку уха... Комбат застонал от боли, но на уступки не пошел. Тогда кардаш схватил подполковника за второе ухо и стал резать его, истерически вереща:
- Все русские свиньи, а свиньям уши резать надо!
Комбат не стал вступать в полемику, ему было больно, кровь текла по щекам: он
понял, что это все, конец...
Однако, накричавшись, кардаш угомонился и прекратил издевательства. Комбату
развязали руки и кинули какую-то промасленную тряпку, чтоб кровь вытер.
Комбат взял тряпку, разорвал ее и, отодвинувшись в дальний угол, стал вытирать кровь. А джигиты достали сигареты и закурили.
А ночью, когда кардаши уснули, комбату удалось бежать. Причем, джигиты уснули все, и комбат этим воспользовался... Это я о несении караульной службы, впрочем, не мне об этом судить. Может, в Национальной Армии так было принято, в смысле: ''Кардаш спит - служба идет!''

С подобного эпизода начинается и роман Вячеслава Миронова «Не моя война».

«- Ну, что, старший лейтенант, надумал?
Говорить я не могу, губы разбиты, части зубов нет в помине, если бы не поддерживали - упал бы. Медленно, очень медленно, чтобы не закричать от боли, разрывающей голову, я мотаю головой.
- Нет? - мой мучитель не удивлен, скорее раздосадован. Он подходит ближе и кричит мне в лицо: - Нет?!
- Нет, - я стараюсь ответить ему как можно тверже, но скорее не голос, а дыхание, похожее на стон, выходит из меня.
Что есть сил, я напрягаюсь. Знаю, сейчас последует возмездие за очередной отказ.
Удар в живот, я сгибаюсь пополам и лечу назад - меня уже не держат за руки. Ударяюсь о стену спиной, потом затылком и теряю сознание. Темнота, спасительная темнота - может, я умер? Было бы неплохо. Всяко лучше, чем изо дня в день переносить побои, когда каждая клетка тела молит о пощаде, мозг постоянно взрывается искрами боли, из глаз уже непроизвольно текут слезы.»

Олега Макова, офицера расформированного зенитно-ракетного дивизиона, расположенного около города Мингечаур, и трёх его сослуживцев вооружённая банда ссаживает с рейсового автобуса на Баку. На них одевают наручники, на голову – мешки и привозят в личное гестапо Сурета Гусейнова, бывшего директора табачной фабрики города Евлах, будущего премьер-министра Республики Азербайджан, а на момент действия романа - предводителя «местных ополченцев».
Не добившись пытками согласия на сотрудничество, офицеров-славян расстреливают, как оказалось, холостыми пулями. После имитации расстрела все четверо, сломанные психологически, соглашаются и становятся инструкторами.
Роман биографичен и написан по всем законам художественной прозы. Развитие сюжета напоминает отпущенную сжатую пружину, захватывает читателя с первых строк и держит в напряжении до конца.
Миронов, также как и Гирченко, реализовал новые идеи в прозе совмещением художественности с документальностью мемуаров, сохранив настоящие имена героев, обретая при этом одновременно право на домысел и вымысел введением эпизодичных персонажей, оттеняющих и подчёркивающих логику поступков главных действующих лиц. Очень ёмко и выпукло выписан образ Сурета Гусейнова, по смысловой нагрузке являющегося одним из ключевых.
Разумеется, такое неординарное произведение, как «Не моя война» не могло остаться незамеченным в литературной жизни России: книга издана издательством «Крылов», получила Диплом Княжеского Совета Всея Руси «За историческую достоверность» на литературном крнкурсе «Национальная Литературная Премия «Золотое перо Руси 2006». И рассматривается российской общественностью, как обобщённое описание судьбы многих тысяч русских офицеров, фактически преданных своим непосредственным командованием и правительством. Книга расходится многотысячными тиражами и во многом определяет отношение к Карабахской войне простых россиян, показывает им кто есть кто. В том числе и кто есть военный человек сейчас, и как решали вопросы сохранения человеческого достоинства, внутреннего морального сопротивления страшным обстоятельствам плена наследники русской боевой славы, сегодняшние герои русской военной прозы.

В романе показаны несколько разных характеров: от оскотинившегося Сергея Модаева, расплатившегося в конце концов смертью за своё предательство до лейтенанта Сашки, без колебаний попытавшегося пресечь мародёрство в занятых армянских сёлах и издевательство над пленными армянами:

«В сторонке стояла бабушка и тихо плакала. Плакала беззвучно, лишь кончиком черного платка вытирала слезы с морщинистого лица.
- Мужики, вы как хотите, а я так больше не могу! - Сашка поправил автомат и пошел в сторону мародеров.
- Саша не надо! Хуже будет! - я крикнул ему вслед.
Он лишь махнул рукой, взял автомат наизготовку и передернул затвор.
...- Все, что здесь взяли - назад! Я сказал, быстро назад! - перемежая слова густым матом, орал Сашка.
- Они тоже нас грабили! Это все наше по праву войны! - отвечали ему ополченцы-мародеры и их родственники. - Пошел вон, русская свинья!
- Ах, так! Я, значит, русская свинья! - Сашка дал очередь перед ногами ополченцев. - Что-то я вас не видел в первой роте, когда мы одни рубились! Все назад!
Мы сняли автоматы и направили на мародеров. Те повиновались и пошли в дом, перетаскивая с машины награбленное. Когда все закончилось, Сашка подошел к бабушке и сказал:
- Бабуля, не бойся, никто тебя не тронет!
Она стояла и не говорила ни слова, просто смотрела и плакала. Слезы текли по ее морщинистому лицу, падая на грудь, на высохшие, перевитые узлами вен руки, стекали и падали на землю.
Володя подобрал кусок кирпича и написал на воротах: "Не трогать! Опасно! Под охраной инструкторов! "
- Думаешь, поможет? - я скептически смотрел, как Володя выводит буквы.
- Посмотрим, - он отбросил кирпич. - Пошли.»

Трагедия таких, как Сашка состояла не только в том, что они вынуждены были позволить цинично использовать себя в «не своей войне», но и потому, что
«С одной стороны, мы искренне сочувствовали армянам, все-таки наши, братья-христиане», - как говорит вначале Маков.
Кстати, о религиозном нюансе говорит и Юрий Гирченко, указывая на враждебность азербайджанского мирного населения по отношению к российским офицерам: вы, мол, как и армяне - христиане, поэтому всегда за них. Ни очевидная нейтральность (преступная, с общечеловеческой точки зрения) российских военных – как мы знаем по собственному опыту и читаем теперь у очевидцев: никогда они не вмешивались и не останавливали армянские погромы, - ни проазербайджанские действия внутренних войск и операция «Кольцо», когда именно за российскими танками шли доблестные азербайджанские омоновцы совершать этнические чистки Геташена и Шаумяновска, - не «смягчали» этой враждебности.

В повести «В Союзе все спокойно…» Гирченко рассказывает, как
«Уже получив все необходимые документы на руки, два наших бойца, один из них сержант, а другой, отправились на Агдамский железнодорожный вокзал. Купили билеты и ждали поезд…
Тут к ним подошла толпа местных кардашей... Солдат окружили и начали избивать... Затем сержанта бросили под проходящий рядом товарный поезд... Поезд проехал по ногам... Парень остался без обеих ног... А ефрейтору отрубили руку. Просто так, хладнокровно, взяли и топором отрубили руку...
Мы искали этих гадов, но – увы...»

Ни одного случая нападения армянского населения на российских военных даже с целью захвата оружия не описано ни у одного автора.
Миронов прямо отвечает в «Не моей войне» на естественно возникающий вопрос о положении российских офицеров на армянской территории – офицеров силой не захватывали, не принуждали воевать на своей стороне. Но наёмники имелись, не совсем обычные наёмники, как следует из диалога комбата Нуриева, непосредственного начальника пленных инструкторов, с Маковым:

«-Эти танки часто появляются и портят нам всю картину. Мы тоже пару раз пытались свои танки выставлять против них. Но у них более опытные танкисты – все офицеры-наемники. ( Нуриев, - прим. Е.А)
- Офицеры-наемники? Это круто! А не врешь? (Маков- прим. Е.А)
- Нет. Однажды подбили танк. Предлагали сдаться, но они отказались, взорвали себя гранатами. Потом уже по остаткам документов определили, что офицеры. У них были удостоверения личности офицеров, у всех. И жетоны на шеях. Все офицеры. От майора до лейтенанта.
- Русские?
- А все! – он махнул рукой. - Русские, белорусы, украинцы. Всякой твари по паре.
- М-да, печально. Жаль мужиков.
- Их вам жалко, а меня не жаль?
- Они нас не пытали, на расстрел не водили, палками не били. И потом, подумай, они сами взорвали себя. Танк тоже взорвался?
- Нет, весь боекомплект они израсходовали, сами погибли. Внутри танка все было в кровищи, в кишках, мозгах. Бр-р-р, мерзость! Какая им хрен разница, за кого воевать, деньги ведь не пахнут! Мы бы платили больше.
- Наверное, есть разница, если многие отказываются у вас воевать за деньги. Да еще взрывают себя.
- Не понимаю. Давайте выпьем!»

Разница есть.
Огромная разница в поведении армянского экипажа наёмников-славян и поведением Макова и его товарищей по несчастью. Уже обагрив свои руки армянской кровью во время боя и попав в окружение, они рассчитывают сдасться в плен и сохранить себе этим жизнь.

«- Эй, азер - воин Аллаха, топай сюда, только медленно и без фокусов! - раздался голос с башни.
Голос был русский, без надоевшего кавказского акцента. Свои! Сейчас только спокойно!
- Я такой же азер, как ты ара, - и тут я ему загнул отборную матерную речь, которая известна каждому русскому офицеру, при этом двигаясь вперед, не опуская рук.
- Русский что ли?
- Русский.
- Наемник? Инструктор?
- Пленный инструктор.
- Опускай руки, иди сюда.
По броне простучали ботинки, спрыгнул молодой мужик, моих лет, в танковом комбинезоне.
- Здорово, инструктор! Как звать-то?
- Олег. А тебя?
- Сергей. Какое училище заканчивал? Откуда сам?
- Из Кемерово, Кемеровское связи окончил.
Я вкратце ему рассказал про наши злоключения. Тем временем из люка механика-водителя выпрыгнул еще один молодой офицер. Шлемофон у него был сбит на затылок, в зубах сигарета, руки в масле, познакомились - Василий.
Оба они окончили Харьковское танковое училище, с разницей в три года. Экипаж был белорусский. Но другие экипажи, по их словам, были интернациональные, но все славянские. Командовал ими бывший комбат - Михайлович. Почти все прошли Афганистан, Михайлович отпахал там два срока - четыре года, трижды горел в танке. У него во время кровавой бойни в Баку азербайджанцы убили всю семью, жену и двух сыновей. Над женой надругались перед смертью. Ни одной фамилии они не называли.
Тем временем подтянулась армянская пехота. Но танкисты их отправили дальше прочесывать деревню.
Я закончил свой рассказ.
- Ну, мужики, про вас рассказы писать надо, - присвистнул Василий.
- У вас у самих все то же самое.
- Нет. Мы наемники, работа - сдельно-премиальная, ну, естественно, оклад тоже присутствует. Идем к нам.
- Нет, мужики, навоевался я здесь до рвоты, мне домой надо, да и насмотрелся я на то, что армяне творят, ничуть не лучше азеров. Своих же христиан-молокан убивают. И те и другие - козлы вонючие.
- Согласен.
- Помоги нам смотаться отсюда.
- Олег, вам к нам нельзя. Армяне распустят вас на полосы... Уходи, и своих людей уводи. Это единственное, что мы можем сделать.»

Оставим на совести Макова его слова о том, чего он расмотрелся от армян, прозвучавшие в вышеприведённым диалоге – на протяжении всего романа мы ничего этого не увидели. Посмотрим, что было дальше.
Бросив на произвол судьбы своих аскеров ( «своих людей уводи» - не тут то было, с волками жить, по волчьи выть) инструктора бегут, воспользовавшись временем ультиматума, данным армянами, выкрав из сейфа Нуриева свои документы, деньги, командировочные. С Нуриевым они расправляются с такой же жестокостью, с какой ранее обращались с ними, - что ж, закон симметричности, пока всё понятно. Угоняют машину, добираются до последней российской военной части в Алятах. Потом самолётом - в Москву.
Чтение «Не моей войны» требует от читателя не только огромного эмоционального напряжения, но работы ума и сердца. Каждый решает для себя, как соединить в условиях войны естественное желание выжить с желанием не довести себя до уровня подонка, снижающего или вообще уничтожающего моральные барьеры. Эту работу читающего трудно назвать сопереживанием, - чтение превращается в виртуальное внедрение в сюжет романа благодаря необычайно сильной энергетике, исходящей из каждой строки. И что особенно важно и ценно в романе, автор ведёт постоянный спор о нравственном выборе без морализаторства и каких-либо нравоучений, держа планку нравственных критериев предельно высоко:

«Сашка свирепел от увиденного ( сцен пленения армян – прим.Е.А), мы зафиксировали его руки с обеих сторон, прижали их. Он дергался и отчаянно матерился.
- Саша, успокойся. Помочь мы им все равно не сможем. Только хуже сделаем. Эти негодяи могут нас заставить расстреливать этих бедолаг, чтобы кровью повязать, - увещевал его Вова.
- Мы здесь не для того, чтобы их спасать, самим бы спастись, - вторил я ему.
- Но так же нельзя! - бился Сашка у нас в руках. - Это же не война, а безумие какое-то! Воевать ради мародерства! Пленных вот так, как скотину, вести на бойню. Их же просто убьют! Поиздеваются и убьют! Ненавижу!
- Ты можешь что-нибудь изменить?
- Да, могу! Я пойду и убью, задушу, разорву комбата и это чмо - Модаева вместе с муллой!
- А дальше? Что дальше, Саша? К стенке? И все? Придет новый комбат с новым Модаевым. Может, даже еще хуже. И что? Все наши смерти - коту под хвост! - я пытался вразумить его.
- Плевать! Пустите!
- Тихо, на нас уже обращают внимание. Тебе надо обращать внимание этих зверей? Тебе нравится эта публика? - голос Володи звенел от напряжения.
Ему тоже нелегко было сдерживать себя, и удерживать от глупостей Сашку.»

Хотелось бы отметить и своеобразие языка романа, точность психологических наблюдений, тонкость и полноту человеческих портретов, в совокупности, словно детали мозаики, складывающихся в достоверный и правдивый портрет Карабахской войны.
Но разговор о НАШЕЙ войне только начинается в самом конце романа, в эпизоде, казалось, к войне никакого отношения не имеющего. На первый взгляд.
Итак, в ресторане аэропорта «Домодедово» коротают время до отлёта четыре
«русских офицера...
Наши самолеты уходили с разницей в час. Только Сашка добирался поездом. Но он приехал, чтобы проводить всех нас. Первым был мой вылет. Мне - в Кемерово, Витьке - в Красноярск, Володе - в Ростов-на-Дону.
... До самолета еще было часа три, а мы уже солидно приняли спиртного. Рядом за столиком расположились азербайджанцы. Виктора, как только он услышал их речь, стало подбрасывать от злости, мы кое-как успокоили его.
Но как-то получилось, что кто-то из них пустил в нашу сторону струю сигаретного дыма.
- Эй, поаккуратнее! - предупредил их Володя.
- Тебе мешает - выйди на улицу, там воздух чистый! - раздалось в ответ, дружное ржание дружков было поддержкой наглецу.
Больше они ничего сказать не успели. Мы вскочили со своих мест и начали их бить.
...Мы приготовили деньги, чтобы рассчитаться, в том числе и за разбитую посуду, но тут к нам подошли армяне.
- Молодцы, мужики! Так им и надо! Мы сами за вас расплатимся, - только и успели сказать они нам.
Лучше бы молчали или мимо прошли! Им тут же досталось по той же схеме. Официантки визжат, весь ресторан с интересом наблюдает, как четыре офицера избили сначала одних нерусских, а потом начали товарить других.
Азербайджанцы уже оклемались, но стоят не вмешиваются. Можно было бы и с восемью подраться, злости, силы у нас хватило бы. Но тут прибежала милиция аэропорта.
Мы тут же перестали драться, и отошли в сторонку.
- В чем дело? - спросил сержант, обращаясь к официантке.
Она молча посмотрела на нас, потом на армян и азербайджанцев.
- Армяне с азербайджанцами подрались, а военные их разняли. Надавали и тем и другим.
- Понятно. Так оно было? - спросил сержант, обращаясь к посетите