Я не оспариваю справедливость этих слов малыша: «папа часто теряется». Ведь малыш хочет сказать, что отец порой так отдается своим думам, «уходит в себя», и, случается, прямо посреди оживленной улицы, что «не достучишься» до него никак, словно спит на ходу. И, если честно, есть папе отчего призадуматься, что вспомнить. Он один из немногих бойцов отряда, который, участвуя с первых дней войны в самых тяжелых боевых операциях, остался жив. Рядом, сраженные, падали, гибли товарищи...
Вот ни на минуту не выпускавший из рук пулемет и даже отдыхавший с ним в обнимку в сырых окопах Аркадий - гроза вражеской пехоты... Пуля прошила ему живот, он держал руку на кровавой ране и... улыбался. Между пальцев текла багровая кровь, а он так и умер с улыбкой на лице...
Вот Юра, фаготчик. Перед тем, как навсегда покинуть ребят, он успел подбить три вражеских танка и две БМП. Однажды, когда по рации сообщили о наступлении бронетехники противника, он невозмутимо справился об их количестве. «Два танка», - ответили ему. «Так мало?!» - произнес он с неподдельной досадой...
Борик в агонии звал маму и просил простить его. Он был единственной опорой старой матери и жены с двумя малолетками...
А это - Амаяк, друг детства... с расколотым черепом. В кармане у него нашли клочок пожелтевшей бумаги. В ней, к изумлению товарищей, оказались стихи, поразительное четверостишие:

Молись за меня, дорогая!
Молись за того, кого нет.
Кто, голову низко склоняя,
Пошлет из могилы привет.

Чуть ниже:

Мой Бог,
молюсь во мгле ночи,
Не погаси моей свечи...

Вереницей проходили перед его мысленным взором ребята, погасшие как свечи в ночи. Под огнем противника он выносил с поля боя тяжело раненых и убитых, и было тогда не до слез - слез и не хватило бы оплакивать их...
Впрочем, противник нес гораздо большие потери. После одного из боев во вражеском окопе нашли груду неподвижных тел. Трупы лежали штабелями. Почти у всех в карманах находились студенческие билеты. Некоторые же были убиты выстрелом сзади – они не сдали роковой экзамен. В открытых, устремленных в небо глазах юнцов были одновременно ужас и удивление... По-человечески было жалко и их...

Лишь потом, уже после войны, я ужаснулся – как-то тихо, незаметно ушли друзья-товарищи, не попрощавшись, словно и не жили на этом свете никогда. Я был ошеломлен этим открытием... Неужели и я мог оказаться на их месте?.. Не верится... Живому трудно представить себя мертвым, как, наверное, веселому журчащему горному роднику трудно представить себя льдом. А впрочем, что я говорю?! Ведь родники рождаются из, казалось, мертвого и холодного льда, как, впрочем, и герои рождаются… из смерти, героической своей гибели, а точнее, возрождаются ...
Да, война непонятным, а вернее, понятным только ей образом сберегла меня в самых сложных ситуациях – хотя был достаточно крупной, открытой, неуклюжей мишенью. Впрочем пуля – дура: однажды лежа на сопке, в безопасном вроде бы, недосягаемом месте, вдруг почувствовал в ботинке горячую боль – очередь, сразу три пули, раздробили стопу... «Кажется, задело», - буркнул я себе под нос. И когда из ботинка, словно из фонтана, в три струи хлынула кровь, понял, что теперь настала очередь ребят пособить мне...

- Папа, а почему тебя «выгнали» на войне? - видно, не понимая до конца значения слова, спрашивает малыш.
- «Выгнали»? – переспрашиваю я, с трудом отрываясь от воспоминаний и возвращаясь к действительности.
- Да, выгнали, - твердо и настойчиво говорит он.
И мне приходится выдумывать легенду про то, как меня «выгнали на войне»... Видать, он хотел сказать, почему тебя «выгнали на войну» или «выгнали с войны»? Я начинаю бормотать что-то, не совсем понятное мне самому. Мой ответ, как и следовало ожидать, не убедил его, и он спрашивает:
- Папа, а почему ты стал солдатом, а не Дедом Морозом?
-...
- Ведь Дед Мороз не стреляет, а раздает подарки.
- Ну, из подарков мне достался автомат, - пытаюсь выкрутиться я.
- Война – это плохо, папа, ты знаешь?
-Да, сынок.
- А почему взрослые играют в войну, если это плохо?
-...
- Война – это когда ножом ударяют в глаз... Если ты будешь воевать, то из ноги твоей будет идти кровь.
- У меня из ноги уже текла кровь... – говорю я, чтобы сказать что-то.
- Ничего, заживет, - успокаивает малыш.
Но я вдруг чувствую себя исполосованным, растерзанным, ослепленным... Словно война всей своей тяжестью, жестокостью, бесчеловечностью разом обрушилась на меня, одного только меня... Я, беспомощный, лежу на сопке, стрекочет пулемет противника, автоматные очереди с обеих сторон решетят сумерки. Наши тихо матерятся, пытаются засечь пулеметчика... «Попал!» - кричит кто-то... Мне же все это кажется сном...
Сынишка больше не спрашивает.
- Ты спишь, сынок?
- Я думаю, - неожиданно отвечает он. - Вот вырасту и пойду на войну, буду стрелять в этих плохих, поубиваю всех... Папа будет далеко... Плохие солдаты захотят убить меня, но я всех поубиваю, вернусь домой и буду рассказывать...
Теперь молчу и думаю я.
- Папа, а что подарит мне Дед Мороз?

Ночью я положил ему под подушку плющевое солнышко – это армяне из далекой Франции прислали защитникам Карабаха вместе с сухим супом из чего-то непонятного, подозрительно напоминавшего лягушачьи ляжки. Давишь пальцем солнышко в животик, а оно весело говорит: «Я люблю тебя!» На французском, правда, но какая, по большому счету, разница?..
Пусть Дед Мороз подарит ребенку мирное небо... Чтобы дети, повзрослев, не стали фидаи, чтобы они лишь играли в войну - отцы вдоволь пролили крови за них...

Ашот Бегларян, 2006 г.